Ужели я осмелюсь потревожить?

Любовная песнь Дж.Альфреда Пруфрока

Если бы я полагал, что отвечаю тому, кто может
возвратиться в мир, это пламя не дрожало бы; но,
если правда, что никто никогда не возвращался живым
из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора.
Данте, «Божественная комедия", Ад, XXVII

Что ж продолжим наш путь, я и ты,
Под прикрытьем размазанной по небу темноты,
Замершей словно больной под скальпелем.
Что ж продолжим наш путь, избегая пустынных улиц,
В замусоленных ночью ночлежках уже уснули,
Бормоча бесконечное «спокойной
Ночи", устричных раковин осколки
Клочьям улиц, текущим в наскучившем споре.
Осторожно, постой, не
Позволь им коварным потешить себя вопросом:
"Что это?» Не отвечай, мы
Еще не дошли, пожми плечами.

Ах, милочка, к гостиной бы пошло
На стену полотно от Микеланджело.

Пятна ржавого смога - пятна спин на оконных стеклах,
Пятна рыжего дыма - пятна морд на оконных стеклах,
Языками вылизывающих блики солнечные из углов,
В блюдцах луж, задремавших в канавах и водостоках.
Вот и ночь-трубочист, перепачканная углем,
Огибает дома, прыгает с крыши на крышу,
И туман, увязавшийся вечером за Октябрем,
Засыпает, свернувшись под лестницей. Тише.

Настанет время, и снова
Шлейф ржавого смога, скользя по улицам,
Потрется спиной об оконные стекла.
Вернется время, и снова
Коснешься лица, стоит только зажмуриться.
Вернется время - творец и убийца,
Время сжигающее дотла
Словом запечатленные лица.
Время, его так ждала ты, и я чаял
Часа для сотен сомнений,
Мига для слепоты и прозрений
Между молчаньем вечерним и чашкой остывшего чая.

Ах, милочка, к гостиной бы пошло
На стену полотно от Микеланджело.

Настанет время, и снова
Воскликну: «Да как я посмел?»
Время сбегать по лестнице под ненавистный смех,
Несущийся из-за стен
("Ха! Как он лыс! И в козлиную блеет бородку!")
Надевая пальто, ворот как петлю затягиваю под подбородком,
Галстук булавкой простой в горло иссохшее воткнут
("Ха! Он как старец глухой трижды погибелью согнут!")

Ужели
я осмелюсь потревожить?

Через мгновенье
Преобразиться мирозданье может.

Знал ли тогда я уже? Помнишь
Наши ночи и дни? Просыпавшимся из
Чайной ложечки кофе я измерял жизнь.
В музыке мертвой отцовских комнат
Тихие я узнавал голоса.
Как мне посметь сказать?

Знал ли глаза я твои? Помнишь
Как застревало во мне слово,
И, пригвожденный к стене взглядом,
(Словно иглой) я не звал на помощь?
Ужели теперь стоит сплюнуть ядом
Нашего чопорного алькова?
Но как мне посметь сказать?

Знал ли я руки твои? Помнишь
как голы руки в браслетах белых?
(Тени шерстинок на бледном теле.)
Благоуханье пижам и платьев
Мешает вспомнить: куда бежать мне.
Руки дрожащие шалью скроешь.
Но что мне потом сказать?
Что подскажет мне первое слово?