АЛЬ-ААРААФ часть II

Часть II

Гора над миром в пламени заката —
Такую лишь пастух узрел когда-то,
Очнувшись от нечаянного сна,
И прошептал (слепила вышина);
«Спасите, небеса, меня и стадо!» —
Плыла луны квадратная громада
Над той горой, бросая дикий блеск
На пик ее, а волн эфира плеск
Еще златился в ясный полдень ночи
При свете солнц, терявших полномочья.
На той горе в причудливом сиянье
Ряды виднелись мраморных колонн,
Меж них располагались изваянья,
И весь невозмутимый пантеон
Был в искрометных водах отражен.
Колоннами поддержанный помост
Сковали духи из падучих звезд,
Погибших, как злодей на эшафоте,
В рассеянном серебряном полете.
Сам храм — магнит лучей его держал —
Короной на помосте возлежал
И созерцал окна алмазным оком,
Все, что творилось в космосе высоком.
Когда, казалось, блеск ослабевал,
Пылал огнем расплавленный металл
Метеоритов, но порою все же
Тревожный дух из сумеречной дрожи
Трепещущим крылом туманил свет…
Здесь целый мир: прекрасен он и сед.
Здесь Красоты волшебная могила,
Здесь опочила вся земная сила,
Вся слава, вся надежда наша — лишь
Бездушный мрамор, мраком черных ниш
Одетый и навечно погребенный.
Руины и пожарища вселенной!
Обломки Персеполя, приговор
Гордыне вашей, Бальбек и Тадмор,
Величие, расцветшее в Гоморре. —
Исхода нет… О волны в Мертвом море!
Ночь летняя — час пиршества речей
Эйракский звездочет и книгочей
Умел, внимая звездные порядки,
Расслышать их законы и загадки, —
Но чутче тем реченьям внемлет Тот,
Кто ниоткуда ничего не ждет,
И видит, наши вечности листая,
Как тьма нисходит — громкая, густая…


Но что это? все ближе, все слышнее,
Нежней свирели, звонких струн стройнее, —
Звук… нарастанье… грянет… нарастает…
Незейя во дворце… скрипичный взлет.
От быстрого полета расплелась
Ее коса, ланиты заалели,
И лента, что вкруг стана обвилась,
Висит свободно на воздушном теле.
Она вступила в свой заветный зал
И замерла… Но свет не замирал,
Ее власы златистые лобзая
И звезды золотые в них вонзая.
В такие ночи шепчутся цветы
Друг с дружкою, и с листьями — листы,
Ручей — с ручьем — все чаще, все невинней,
При звездах — в рощах, под луной — в долине.
Но все, что полудух и дух почти,
До музыки не в силах дорасти —
Цветы, крыла, ручьи… Лишь дух единый
Внимал и вторил песне соловьиной:


В очарованных чащах
Под сенью ветвей,
Охраняющей спящих
От слепящих лучей, —
Искры истины! Те, что
Ночною порой
Сквозь сонные вежды
Звезду за звездой
Влекут с небосклона,
Чаруя, к очам,
Как взоры влюбленно
Внимающей вам,
Очнитесь, в эфирном
Своем бытии,
Веленьем всемирным,
Служанки мои!
Стряхните с душистых
Распущенных кос
След лобзаний росистых
И лобзающих рос
(Ведь любовь и лобзанья
Ниспошлют небеса,
Но покой и молчанье
Предпочтут небеса).
Поведите плечами,
Взмахните крылами —
Мешает роса
Взлететь в небеса.
От любви надо лики
Отвратить наконец:
В косах — легкие блики,
В сердце — тяжкий свинец!


Лигейя! Лигейя!
Музыка! Красота!
Темной гибелью вея,
Ты светла и чиста!
О, плакать ли станешь,
Упав на утес,
Иль в небе застынешь —
Ночной альбатрос:
Он дремлет над морем,
Раскинув крыла, —
Ты грезишь над миром,
Чиста и светла!


Лигейя! Покуда
Свет миров не померк,
Ты — певучее чудо,
Берущее верх
Над страхом, что гложет
Людей в забытьи…
Но кто ж приумножит
Напевы твои?
Не дождь ли, шумящий
Над спящей травой
Все чаще и чаще —
И вот — проливной?
Не рост ли растенья?
Цветенье ль цветов?
Ах! Подлинно пенье
Не струн, а миров!
Служанка, не надо!
Оставь свой напев
Для струн водопада,
Для шума дерев,
Для озера, сонно
Поющего в лад,
Для звезд, миллионы
Которых не спят,
Для диких цветов и
Лежащих без сна
В девичьем алькове
(Если в небе луна),
Беспокоясь, как пчелы…
Где вереск сырой,
Где тихие долы, —
Там, верная, пой!
Ведь люди, что дышат
Легко в забытьи,
Уснули, чтоб слышать
Напевы твои,
Ведь ночью иного
Не ждет небосвод —
Ни ласковей слова,
Ни мягче забот,
Ведь ангелы встанут
В хладном блеске луны,
Лишь только настанут
Чары, песни и сны!


И с этим словом духи взмыли ввысь,
И ангелы по небу понеслись,
И сны, не просыпаясь, полетели —
Во всем подобны ангелам, но еле —
Еле причастны Знанию тому,
Что означает Смерть конец всему.
Но заблужденье было так прекрасно
(Хоть смерть еще прекрасней), что неясно,
Зачем дыханье Знанья (или Зла?)
Туманит нам восторга зеркала.
А им — не дуновением — самумом
Открылась бы в величии угрюмом,
Что правда значит ложь, а радость — боль…
Прекрасна смерть — затем ли, оттого ль,
Что жизнь уже пресытилась экстазом,
Что сердце отгремело, замер разум,
И духи речь степенно завели
Вдали от Рая, Ада и Земли!
Но кто, мятежный, в зарослях тумана
Смолчал, когда послышалась осанна?
Их двое… Догадались: не простит
Господь того, кто на небе грустит.
Их двое, посетивших эту глушь…
О, никогда в краю притихших душ
Любовь — слепую смуту — не прощали!
Им пасть — «в слезах властительной печали».


Он был великий дух — и он падет.
Он странник был, скиталец, звездочет,
Был созерцатель в грусти неизменной
Всего, что восхищает во вселенной.
И что за диво? если красота
Ему открылась, истинно свята,
Он не молился ничему священней,
Чем красота — в любом из воплощений.
И ночь во мраке Анжело нашла,
Ночь (для него) отчаянья и зла
Нашла его клянущим мирозданье
Словами из земного достоянья.
С возлюбленной сидел он на холме
(Орлиный взор его блуждал во тьме),
Не глядя на любимую, — затем ли,
Что там, внизу, — в слезах — увидел Землю?


«Ианте! Погляди скорей туда,
Где замерцала слабая звезда!
О, свет ее лился совсем иначе
В осенний час — в тот час (мне памятен тот час) —
На Лемносе закат был златовлас
И злато, не жалея, перенес
На шерсть ковров и шелк моих волос,
И на мои ресницы. Свет святой!
Мгновенье счастья перед пустотой!
Цветы… качались… свет… лился… туман…
Я задремал… Саади… Гюлистан
Мне снились… Свет лился… Цветы цвели…
И смерть в тот час взяла меня с земли
И увела, как за руку. Взяла,
Не разбудив, взяла и повела…


Последнее, что помню на земле я, —
Храм Парфенон. Он краше и светлее
Самой земли. Ианте, даже ты
Не воплощаешь столько красоты…
Орлом раскинув крылья, с высоты
Я вниз глядел, на жизнь мою, что ныне
Песчинкою затеряна в пустыне.
Но, пролетая над землей, я зрел,
Что мир земной расцвел — и постарел:
Пустые храмы и пустые грады,
Заброшены поля и вертограды.
И красота, низвергнутая в ад,
Звала меня! Звала меня назад!»


«Мой Анжело! Тебе ль грустить об этом?
Ты избран Богом и обласкан светом,
Ты помещен на высшую звезду,
И я земную деву превзойду!»
«Ианте, слушай! с тех высот, где воздух
Разрежен в расстояниях межзвездных
(То голова кружилась ли?), вдали
Я наблюдал крушение Земли!
Она, морями пламени омыта,
Вдруг сорвалась под вихрями с орбиты
И покатилась — жалкий шар — в хаос.
И я, над океаном зыбких грез,
Я не летел, а падал, и светило —
В глубокой бездне красное светило —
Твоя звезда! Твой огненный Дедал!
Я наземь пал — и сам он упадал,
Всемирных страхов жуткое исчадье,
На Землю, что молила о пощаде».


«Да, мой любимый, мы летели — к Ней!
Вниз, вверх, вокруг, под иглами огней,
Как светлячки, — не ведая, доколе
Светиться по владычицыной воле.
Владычица ль, Господь ли судит нас —
Не нам с тобой постигнуть их наказ;
Одно я разумею, Землю вашу
Теперь увидев, — нету в мире краше!
Сперва не знала я, куда наш путь,
Она, звезда-малютка, лишь чуть-чуть
Мерцала в полупризрачном тумане,
Но чем быстрей, чем ближе — тем сиянье
Ее сильней — и застит небеса!
Уже я предвкушала чудеса,
Бессмертье открывала в человеке.
Но свет померк — и там и тут — навеки!»
Так, за речами, время проходило.
Ночь длилась, длилась… и не проходила…
Поникли. Догадались: не простит
Господь того, кто на небе грустит.