ПЛОТИНЫ
Не любим рыбную ловлю мы, взмахнуть не умея веслом.
Все то, чему нас учили отцы, называем мы пустяком,
И в том, во что сердце верить велит, сомневаемся мы всегда.
Мы не верим в хлеб, который едим, нам радость работы чужда.
Смотрите, наши берега и вдаль, и вширь лежат.
Их осушили наши отцы и плотин поставили ряд.
Они оттеснили море назад. То был непомерный труд.
Мы родились, чтоб жить под защитой плотин, но плотины нас не спасут.
А вдали прилив на плотины ползет, все пробуя пенным ртом.
У шлюзных ворот обгрызая края, он стены обходит кругом,
Волны швыряет, и снова швыряет, жует морской песок…
Мы слишком от берега далеки, чтоб знать, как прилив жесток.
Мы приходим порой, заботой полны, у широких стен шагать.
Все это – плотины наших отцов, и в камне щелей не видать.
Не раз и не два налетали ветра, но мы не боимся ветров –
Мы ходим только смотреть на плотины, плотины наших отцов.
Над соленым болотом, где наши дома под ветром холодным дрожат,
Измученный, жалкий и тусклый блеск струит, умирая, закат.
Будто красный уголь мелькнул в золе, будто искра скользнула там…
Мы отданы морю и ночи во власть и пощады не будет нам!
У моста на болоте стоит загон, и стада беснуются в нем,
Оглушенные шумом бегущих ног, ослепленные фонарем.
Скорее срывайте замки с ворот, выпускайте на волю стада!
Низины тонут на наших глазах, отовсюду хлещет вода.
Поднимаются волны над верхом плотин, огромны в густеющей мгле.
И пена, летящая с губ морских, крутится по земле.
Морские кони копытом бьют, грозят белизной зубов,
Ломая кустарник, глотая песок, сметая труды отцов!
Хворост велите людям собрать, варить на кострах смолу.
Огонь, а не дым, будет нужен нам, коль рухнут плотины во мглу.
С колоколен велите людям следить (как знать, что покажет заря?) –
Гремящий колокол наверху и веревка в руках звонаря.
Теперь со стыдом в душе мы ждем среди бурлящей тьмы.
Вот это – плотины наших отцов, но о них не заботились мы.
Нам не раз и не два говорили о том, мы в ответ лишь махали рукой.
И погублены жизни наших детей, и нарушен отцов покой.
Мы ходим по краю разбитых плотин, а море шумит вдали.
Для нашего блага, для выгоды нашей их наши отцы возвели,
Но выгоды нет и спокойствия нет, беззаботность пройдет, как дым.
И самый город, где жили мы, покажется нам чужим.
Перевод Э. Горлина
Все то, чему нас учили отцы, называем мы пустяком,
И в том, во что сердце верить велит, сомневаемся мы всегда.
Мы не верим в хлеб, который едим, нам радость работы чужда.
Смотрите, наши берега и вдаль, и вширь лежат.
Их осушили наши отцы и плотин поставили ряд.
Они оттеснили море назад. То был непомерный труд.
Мы родились, чтоб жить под защитой плотин, но плотины нас не спасут.
А вдали прилив на плотины ползет, все пробуя пенным ртом.
У шлюзных ворот обгрызая края, он стены обходит кругом,
Волны швыряет, и снова швыряет, жует морской песок…
Мы слишком от берега далеки, чтоб знать, как прилив жесток.
Мы приходим порой, заботой полны, у широких стен шагать.
Все это – плотины наших отцов, и в камне щелей не видать.
Не раз и не два налетали ветра, но мы не боимся ветров –
Мы ходим только смотреть на плотины, плотины наших отцов.
Над соленым болотом, где наши дома под ветром холодным дрожат,
Измученный, жалкий и тусклый блеск струит, умирая, закат.
Будто красный уголь мелькнул в золе, будто искра скользнула там…
Мы отданы морю и ночи во власть и пощады не будет нам!
У моста на болоте стоит загон, и стада беснуются в нем,
Оглушенные шумом бегущих ног, ослепленные фонарем.
Скорее срывайте замки с ворот, выпускайте на волю стада!
Низины тонут на наших глазах, отовсюду хлещет вода.
Поднимаются волны над верхом плотин, огромны в густеющей мгле.
И пена, летящая с губ морских, крутится по земле.
Морские кони копытом бьют, грозят белизной зубов,
Ломая кустарник, глотая песок, сметая труды отцов!
Хворост велите людям собрать, варить на кострах смолу.
Огонь, а не дым, будет нужен нам, коль рухнут плотины во мглу.
С колоколен велите людям следить (как знать, что покажет заря?) –
Гремящий колокол наверху и веревка в руках звонаря.
Теперь со стыдом в душе мы ждем среди бурлящей тьмы.
Вот это – плотины наших отцов, но о них не заботились мы.
Нам не раз и не два говорили о том, мы в ответ лишь махали рукой.
И погублены жизни наших детей, и нарушен отцов покой.
Мы ходим по краю разбитых плотин, а море шумит вдали.
Для нашего блага, для выгоды нашей их наши отцы возвели,
Но выгоды нет и спокойствия нет, беззаботность пройдет, как дым.
И самый город, где жили мы, покажется нам чужим.
Перевод Э. Горлина
Оригинал:
The Dykes
We have no heart for the fishing – we have no hand for the oar –
All that our fathers taught us of old pleases us no more.
All that our own hearts bid us believe we doubt where we do not deny –
There is nor proof in the bread we eat nor rest in the toil we ply.
Look you, our foreshore stretches far through sea-gate, dyke and groin –
Made land all, that our fathers made, where the flats and the fairway join.
They forced the sea a sea-league back. They died, and their work stood fast.
We were born to peace in the lee of the dykes, but the time of our peace is past.
Far off, the full tide clambers and slips, mouthing and resting all,
Nipping the flanks of the water-gates, baying along the wall;
Turning the shingle, returning the shingle, changing the set of the sand…
We are too far from the beach, men say, to know how the outwarks stand.
So we come down, uneasy, to look; uneasily pacing the beach.
These are the dykes our fathers made: we have never known a breach.
Time and again has the gale blown by and we were not afraid;
Now we come only to look at the dykes – at the dykes our fathers made.
O’er the marsh where the homesteads cower apart the harried sunlight flies,
Shifts and considers, wanes and recovers, scatters and sickness and dies –
An evil ember bedded in ash – a spark blown west by wind …
We are surrendered to night and the sea – the gale and the tide behind!
At the bridge of the lower saltings the cattle gather and blare,
Roused by the feet of running men, dazed by the lantern-glare.
Unbar and let them away for their lives – the levels drown as they stand,
Where the flood-wash forces the sluices aback and the ditches deliver inland.
Ninefold deep to the top of the dykes the galloping breakers stride,
And their overcarried spray is a sea – a sea of the landward side.
Coming, like stallions they paw with their hooves, going they snatch with their teeth,
Till the bents and the furze and the sand are dragged out, and the old-time hurdles are beneath.
Bid men gather fuel for fire, the tar, the oil and tow –
Flame we shall need, not smoke, in the dark if the riddled sea-banks go.
Bid the ringers watch in the tower (who know how the dawn shall prove?)
Each with his rope between his feet and the trembling bells above.
Now we can only wait till the day, wait and apportion our shame.
These are the dykes our fathers left, but we would not look to the same.
Time and again were we warned of the dykes, time and again we delayed.
Now, it may fall, we have slain our sons, as our fathers we have betrayed.
. . . . . . . . . . .
Walking along the wreck of the dykes, watching the works of the sea!
These were the dykes our fathers made to our great profit and ease.
But the peace is gone and the profit is gone, with the old sure days withdrawn …
That our own houses show as strange when we come back in the dawn
All that our fathers taught us of old pleases us no more.
All that our own hearts bid us believe we doubt where we do not deny –
There is nor proof in the bread we eat nor rest in the toil we ply.
Look you, our foreshore stretches far through sea-gate, dyke and groin –
Made land all, that our fathers made, where the flats and the fairway join.
They forced the sea a sea-league back. They died, and their work stood fast.
We were born to peace in the lee of the dykes, but the time of our peace is past.
Far off, the full tide clambers and slips, mouthing and resting all,
Nipping the flanks of the water-gates, baying along the wall;
Turning the shingle, returning the shingle, changing the set of the sand…
We are too far from the beach, men say, to know how the outwarks stand.
So we come down, uneasy, to look; uneasily pacing the beach.
These are the dykes our fathers made: we have never known a breach.
Time and again has the gale blown by and we were not afraid;
Now we come only to look at the dykes – at the dykes our fathers made.
O’er the marsh where the homesteads cower apart the harried sunlight flies,
Shifts and considers, wanes and recovers, scatters and sickness and dies –
An evil ember bedded in ash – a spark blown west by wind …
We are surrendered to night and the sea – the gale and the tide behind!
At the bridge of the lower saltings the cattle gather and blare,
Roused by the feet of running men, dazed by the lantern-glare.
Unbar and let them away for their lives – the levels drown as they stand,
Where the flood-wash forces the sluices aback and the ditches deliver inland.
Ninefold deep to the top of the dykes the galloping breakers stride,
And their overcarried spray is a sea – a sea of the landward side.
Coming, like stallions they paw with their hooves, going they snatch with their teeth,
Till the bents and the furze and the sand are dragged out, and the old-time hurdles are beneath.
Bid men gather fuel for fire, the tar, the oil and tow –
Flame we shall need, not smoke, in the dark if the riddled sea-banks go.
Bid the ringers watch in the tower (who know how the dawn shall prove?)
Each with his rope between his feet and the trembling bells above.
Now we can only wait till the day, wait and apportion our shame.
These are the dykes our fathers left, but we would not look to the same.
Time and again were we warned of the dykes, time and again we delayed.
Now, it may fall, we have slain our sons, as our fathers we have betrayed.
. . . . . . . . . . .
Walking along the wreck of the dykes, watching the works of the sea!
These were the dykes our fathers made to our great profit and ease.
But the peace is gone and the profit is gone, with the old sure days withdrawn …
That our own houses show as strange when we come back in the dawn
