ИСТОРИЯ И КРУГОВОРОТ ТРЕХ ДРУЗЕЙ
ИСТОРИЯ И КРУГОВОРОТ ТРЕХ ДРУЗЕЙ
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Все трое леденели:
Энрике - от безвыходной постели,
Эмилио - от взглядов и падений,
Лоренсо - от ярма трущобных академий.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Втроем они сгорали:
Лоренсо - от огней в игорном зале,
Эмилио - от крови и от игольной стали,
Энрике - от поминок и фотографий
в стареньком журнале.
И всех похоронили:
Лоренсо - в лоне Флоры,
Эмилио - в недопитом стакане,
Энрике - в море, в пустоглазой птиие,
в засохшем таракане.
Один,
второй
и третий.
Из рук моих уплывшие виденья -
китайские фарфоровые горы,
три белоконных тени,
три снежных дали в окнах голубятен,
где топчет кочет стайку лунных пятен.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Три мумии
с мощами мух осенних,
с чернильницей, запакощенной псами,
и ветром ледяным, который стелет
снега над материнскими сердцами, -
втроем у голубых развалин рая,
где пьют бродяги, смертью заедая.
Я видел, как вы плакали и пели
и как исчезли следом,
развеялись
в яичной скорлупе,
в ночи с ее прокуренным скелетом,
в моей тоске среди осколков лунной кости,
в моем веселье, с пыткой схожем,
в моей душе, завороженной голубями,
в моей безлюдной смерти
с единственным запнувшимся прохожим.
Пять лун я заколол над заводью арены -
и пили веера волну рукоплесканий.
Теплело молоко у рожениц - и розы
их белую тоску вбирали лепестками,
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Безжалостна Диана,
но груди у нее воздушны и высоки.
То кровь оленья поит белый камень,
то вдруг оленьи сны проглянут в конском оке.
Но хрустнули обломками жемчужин
скорлупки чистой формы -
и я понял,
что я приговорен и безоружен.
Обшарили все церкви, все кладбища и клубы,
искали в бочках, рыскали в подвале,
разбили три скелета, чтоб выковырять золотые зубы.
Меня не отыскали.
Не отыскали?
Нет. Не отыскали.
Но помнят, как последняя луна
вверх по реке покочевала льдиной
и море - в тот же миг - по именам
припомнило все жертвы до единой.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Все трое леденели:
Энрике - от безвыходной постели,
Эмилио - от взглядов и падений,
Лоренсо - от ярма трущобных академий.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Втроем они сгорали:
Лоренсо - от огней в игорном зале,
Эмилио - от крови и от игольной стали,
Энрике - от поминок и фотографий
в стареньком журнале.
И всех похоронили:
Лоренсо - в лоне Флоры,
Эмилио - в недопитом стакане,
Энрике - в море, в пустоглазой птиие,
в засохшем таракане.
Один,
второй
и третий.
Из рук моих уплывшие виденья -
китайские фарфоровые горы,
три белоконных тени,
три снежных дали в окнах голубятен,
где топчет кочет стайку лунных пятен.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Три мумии
с мощами мух осенних,
с чернильницей, запакощенной псами,
и ветром ледяным, который стелет
снега над материнскими сердцами, -
втроем у голубых развалин рая,
где пьют бродяги, смертью заедая.
Я видел, как вы плакали и пели
и как исчезли следом,
развеялись
в яичной скорлупе,
в ночи с ее прокуренным скелетом,
в моей тоске среди осколков лунной кости,
в моем веселье, с пыткой схожем,
в моей душе, завороженной голубями,
в моей безлюдной смерти
с единственным запнувшимся прохожим.
Пять лун я заколол над заводью арены -
и пили веера волну рукоплесканий.
Теплело молоко у рожениц - и розы
их белую тоску вбирали лепестками,
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Безжалостна Диана,
но груди у нее воздушны и высоки.
То кровь оленья поит белый камень,
то вдруг оленьи сны проглянут в конском оке.
Но хрустнули обломками жемчужин
скорлупки чистой формы -
и я понял,
что я приговорен и безоружен.
Обшарили все церкви, все кладбища и клубы,
искали в бочках, рыскали в подвале,
разбили три скелета, чтоб выковырять золотые зубы.
Меня не отыскали.
Не отыскали?
Нет. Не отыскали.
Но помнят, как последняя луна
вверх по реке покочевала льдиной
и море - в тот же миг - по именам
припомнило все жертвы до единой.